В словаре В. Даля про словечко «ходор» сказано следующее: «ходить ходором» это «расходиться, ходить козырем, кричать, браниться, хорохориться». И пример Даль такой приводит: «Петух ходором расходился!». Получается, что судьба Михаила Борисовича Ходорковского* была прямо его фамилией обозначена.
Не берусь утверждать, что Иркутск - такой уж уникальный город, но с тем, что Иркутск - город со своими странностями, думаю, согласятся многие. Так уж сложилось, что здешние жители - люди с амбициями: не дают им покоя претензии на роль жителей столицы Восточной Сибири. Пусть не всей Сибири, но хоть Восточной... А в самом городе поразительно уживаются модерн и архаика, эстетство и пошлость, и ещё много, много всего...
Скажите пожалуйста, господа, в каком ещё городе необъятной родины моей жители совершенно спокойно отнесутся к прозвучавшей в вечернем выпуске новостей информации о том, что минувшей ночью на одной из центральных улиц города автомобиль марки "Мерседес" столкнулся с паровозом, и водитель при этом не пострадал?... Я не знаю, как встретили тогда это сообщение всевозможные иногородние командировочные, коротавшие вечер в холле отеля за телевизором, но для иркутян в нём не было ничего особенного: с паровозом столкнулся?... это, наверное, где-то на Сурикова, или на Польских Повстанцев... ну, или за зданием обладминистрации... ничего особенного, бывает...
Паровоз бегал по городу, едва ли, ни каждую ночь - стучал колёсами, гремел буферами. Тётушка моя этот паровоз ненавидела: мешал спать. Вместе с нею этот паровоз ненавидели все остальные жильцы домов по Волочаевскому переулку, и жильцы домов по улице Польских Повстанцев его тоже ненавидели, и по улице Сурикова, и по улице Гаврилова... Ну, может быть, не то, что ненавидели - скорее, относились к нему, как к неизбежному, но - злу. Злу, Которое Мешает Спать. А потом наступили девяностые годы, и Иркутский Завод Тяжёлого Машиностроения стал потихонечку загибаться: сократилось число заказов, работягам стали задерживать зарплату, а потом и вовсе стали выдавать её внутризаводскими чеками. Соответственно, и паровоз, возивший на завод сырьё и вывозивший с него на железнодорожную станцию "Иркутск-Сортировочный" готовую продукцию, стал шустрить по ночному городу гораздо реже. Потом он и вовсе исчез: знающие люди рассказывали, что продали заводской паровоз в Китай, и что там он по прежнему шустрит по каким-то внутрикитайским железным дорогам. Так это, или не так - не знаю, но тётушка моя однажды призналась мне, что... да, как это ни удивительно, но тётушка призналась мне, что его, паровоза, ей не хватает:
- Знаешь, раньше просыпалась ночью, где-то в половине третьего, - рассказывала она мне, - и ждала его. Лежала, и думала: ну скорее бы этот гад уже проехал - а то, спать хочется! А он, как на зло, задерживался, не шёл... Потом, чувствую - только-только задремала, и - на тебе! пошёл! Гремит железяками, грохочет... Потом вдруг встанет - он, почему-то, всегда возле нашего угла останавливался - и стоит... Пар выпустит - и стоит, ждёт чего-то... Ну, и я тоже жду, когда он дальше пойдёт, не сплю... Потом опять засыпать только-только начинаю - и тут этот гад ка-ак свистнет!!! - и опять грохочет своим железом! Сна - как ни бывало: я на кухню иду, валерианки себе наливаю... лежу потом, ворочаюсь, уснуть не могу... Правда, так только первое время было - год или два, когда мы только в эту квартиру переехали - а потом уже как-то и привыкла: проснусь ночью, дождусь паровоза, пока он стоит, мы даже успевали чайник вскипятить, а как тронется от нашего угла - мы и засыпали сразу же... А потом, когда он перестал ходить, я долго ещё ночами просыпалась, ждала: вот сейчас паровоз проедет - и я засну... А он всё не едет, и не едет... Грустно как-то без него, одиноко... Как будто, старый, больной родственник, который последние годы жизни раздражал своей немощью, вдруг умер - и стало пусто...
Я и сам помню этот паровоз: в 1984 году тётушка с дядей уехали по осени в отпуск - куда-то в Сочи или в Ялту - и попросили мою маму присматривать за квартирой. А поскольку в пустой квартире оставалась тётушкина болонка Чапа, пришлось не просто "присматривать", но и фактически переселиться в тёткину квартиру: избалованную болонку нужно было и кормить, и выгуливать, а переезжать к нам Чапа наотрез отказалась. В первую же ночь, проведённую в тётушкиной квартире мы с мамой были изрядно напуганы: мы проснулись от дикого грохота, и никак не могли понять, что случилось: то ли кто-то разом разбил все оконные стёкла в доме, то ли на улице произошла какая-то авария... А дикий, страшный железный грохот, тем временем, повторился вновь: так ведь, мало того, что загрохотало железо - ещё ведь раздался этот ужасный железнодорожный гудок!
- ПАРОВОЗ! - не сговариваясь, произнесли мы с мамой синхронно, - Вот ведь... И как они тут живут?!... Сестра говорила мне, что у них тут, словно на железнодорожной станции, но одно дело - "сестра говорила", и совсем другое - когда ЭТО тебя будит!... Ладно, сынок, - мама, похоже, немного успокоилась, - что делать будем? Поставим чайник, или пойдём спать?... И, кстати, где Чапа?...
Чапа в ту ночь, как впрочем, и во все следующие ночи, спала на диване рядом со мной. Вообще, я уже давно заметил, что стоит какой-нибудь собаке оказаться со мною под одной крышей, как в первую же ночь она, эта самая собака, забирается в мою постель, сворачивается в ногах, и всю ночь охраняет меня. Неужели, в глазах собачьего племени я представляю такую великую ценность, что они никак не могут пустить это дело на самотёк, и хоть на одну ночь оставить меня без своего попечительства?...
-...и, кстати, где Чапа? - спросила мама. Я заглянул в комнату, в которой спал, и из которой выскочил в коридор, как только раздался этот ужасный паровозный грохот. Чапа спала на диване в той же позе, в которой я видел её, когда выключал свет и отходил ко сну. Похоже, капризная тёткина болонка раньше всех остальных свыклась с паровозом, и раньше всех остальных перестала обращать на него внимание.
Однако, нам с матушкой было далеко до такого Чапиного пофигизма и безразличия к тяжёлой паровой технике, и уже утром следующего дня тёткина собачонка была насильно упакована в большую спортивную сумку, и перевезена в нашу квартиру. А тётушкина квартира была поставлена на сигнализацию и покинута на всё время пребывания её хозяев на Черноморском побережьи. Это было, с нашей стороны, той ещё подлянкой близким родственникам: когда ничего не подозревающие, усталые и довольные тётушка и дядя ночным рейсом прилетели из Сочи в Иркутск, добрались на таксомоторе домой, открыли квартиру и вошли в неё... впрочем, опустим занавес над этой грустной сценой: в конце концов, мы же о паровозе говорим.
...Мой нынешний сосед Юрка, старый и страшный, как обитатель преисподней (ибо, всю жизнь регулярно злоупотребляет крепким алкоголем в небольших количествах), рассказывает мне:
- Это вам повезло, что вы только сейчас в наш дом переехали - а раньше здесь знаешь, что было? - он смотрит на меня с таким видом, как будто собирается сообщить какую-то страшную тайну, а потом хитро подмигивает, и сообщает: - ты не поверишь, но раньше по нашей улице паровоз ходил! Представляешь? Настоящий паровоз! Он гремел буферами, лязгал железом, дудел, свистел, п*здел! Это же ужас был! Однажды - ка-ак свистнет! У меня лошадь испугалась, сорвалась с привязи, выскочила на улицу - я потом за нею пол-ночи по всему центру носился!...
- Погоди, - прерываю я Юру, - про паровоз я знаю: паровоз - это "матаня" с Куйбышевского завода... а вот про лошадь я, что-то, не понял: какая ещё лошадь?
- Дак я же извозчиком работал, в Горкомунхозе, при домоуправлении! - сосед смотрит на меня с удивлением, - ты чё, разве не знал? Раньше же при каждом домоуправлении была закреплена лошадь с телегой - ну, там, если где ремонт делают, то туда на телеге возили всякие трубы, батареи, раковины, унитазы, ванны... А когда там какое Седьмое ноября какое, или Первое мая, то флаги на телегу загружали, и бригада всю ночь их ездила развешивала...
- Ах, вот в чём дело, - говорю я, - помню я эту телегу, от домоуправления. Мы даже на ней катались, когда я маленький был. У нас дом на капремонт поставили, и на этой телеге всё время привозили именно то, о чём ты говоришь - трубы всякие, батареи... А мы эту лошадь хлебом кормили, и нас ещё кучер на телеге вокруг двора катал...
- Так это я, наверное, и был! - радуется мой сосед, - ты в котором дворе-то тогда жил? На Пионерском? А в котором году у вас ремонт был, говоришь?... в восемьдесят втором?... Ага, ага, помню: ребятишки лошадке хлеб приносили - я им ещё всегда говорил, чтобы клали на ладошку и давали, а не с кулака - а то, нечаянно кусить может... Дык, её, лошадку, ребятишки в каждом дворе и кормили, и я их на телеге катал... и тебя, значит, катал... Так что, - Юра снова хитро подмигивает, - с тебя за катание - "маленькая"...
- Погоди, будет тебе "маленькая" - я уже прекрасно знаю, что все эти разговоры о "ранешней жизни" старенький и похожий на чёртика сосед Юрка затевает со мной исключительно ради того, чтобы сшибить с меня на чекушечку. А он, в свою очередь, знает, что я люблю не только все эти истории о "ранешней жизни", но и всякие её, "ранешней жизни", осколки - и, время от времени, притаскивает мне то патефон, то стопку патефонных пластинок, то керосиновую лампу или примус, то ещё что - и мы оба довольны. И я говорю ему:
- Погоди, бкдет тебе "маленькая" - но ты сначала расскажи, что там вышло у твоей лошади с паровозом?
- Да чё вышло? - Юрка смеётся, - я раньше, как надрызгаюсь на работе, так и усну прямо на телеге - а лошадь меня сама везёт. Она дорогу-то знала, и везла меня прямо домой. Раньше-то она меня в конюшню отвозила - а мене потом с конюшни, с Конского острова, пьяну по всему центру домой иттить неохота - вот я её и приучил, чтобы, значит, домой меня везла... На конюшне-то ей могут и сена с вечеру не положить - а дома у меня всегда жена для лошади мешок хлеба держала... она ж у меня на хлебозаводе работала, жена-то...
- Так вот, значит, - продолжает мой сосед, - приехали мы, значит, домой - я и лошадь. Я, конечно, в матину, ничо не помню, но чувствую: раз лошадь встала, значит, мы дома. Просыпаюсь, распрягаю её, а сам иду спать. А жена её, значит, хлебом кормит, лошадь-то... Ну, а дальше чо? - ночь, лошадь во дворе стоит, она смирная была, никуда не уходила... И тут - этот паровоз, мать его ити! Он тут, перед своротом на Бытовую улицу, всегда останавливался - ну, и опять встал. Я его, конечно, сквозь сон слышу, но не просыпаюсь: ну, паровоз - и паровоз, и чо? просыпаться из-за него, чего-ли? И тут он, гад, ка-ак свистанёт! Никогда раньше не свистел, а тут вдруг решил, значит, голос подать! Я аж проснулся, и тут же слышу - "И-и-и-и-и!!!!" - то лошадь моя заржала! И тут - Юрка начинает махать руками, изображая, как скачет лошадь, - тырдын-тырдын! тырдын-тырдын! - поскакала куда-то по улице!... Хорошо, хоть, штаны и сапоги надеть успел, бегу за ей по звуку! А в голове с похмела - тоже: тырдын-тырдын! тырдын-тырдын!... Ускакала лошадка, значит, в сторону моста - а я за ней! Там, под мостом, раньше-то бараки были, люди там нехорошие жили, лихие: могли мою лошадь прирезать, да и съесть - поэтому, мне страшно, за лошадь-то... Ночь кругом, думаю: мало ли, чо?... Вижу: вона она, моя лошадь, остановилась... Я к ней: не бойся, говорю, милая, сейчас домой пойдём!... А паровоз этот, зар-раза! - Юрка зло сплёвывает, но через секунду уже смеётся, - паровоз-то, тем временем, как раз по мосту уже шёл, на мост, значит, въехал... И - опять ка-ак заорёт!... Лошадь - снова: тырдын-тырдын! тырдын-тырдын! - и ускакала по набережной! А я - за ней!... Только возле шпиля её поймал, успокоил, да домой повёл... Вот так оно и было...
- Дык я ведь потом подкараулил этот паровоз, через две, или через три ночи - он же, говорю, всегда возле нашего дома, перед своротом останавливался. Влез в кабину, и машинисту говорю: ты чо, говорю, падла такая, дудишь в свой гудок?! Лошадь мне напугал - я из-за тебя пол-ночи по городу бегал!... А он мне говорит: так и так, мол, извини, это не я был - я, дескать, то ли на больничном, то ли в отпуске был, а вместо меня тут какой-то другой был, молодой... Я-то, говорит, всегда гудка даю, только когда у водовозной станции останавливаюсь (на этих словах я невольно вспомнил свою тётку, которая жила, в аккурат, возле той самой водокачки, из которой в котёл паровоза заливалась вода - Р. Д.) - да когда на мост захожу, гудок даю... да когда с моста на товарную ветку поворачиваю: мол, там гудки давать по инструкции положено... А этот, который меня подменял, он - дурак молодой, вот и гудел... Так, значит, мне машинист говорит... Я ж его, машиниста-то этого, знал, и многие его тут знали: у нас же бабы-то наши на хлебозаводе работали, и он их с ночной смены всегда на паровозе-то подвозил. Они ему - хлеба свежего, а он их, значит, до нашего угла везёт...
- Хм, - усмехаюсь я, - здесь до хлебозавода идти-то - всего ничего: пройти сквер за Серым Домом, да по Сурикова метров пятьсот - и ты уже дома. А ваши бабы, значит, с комфортом домой ездили, на паровозе?... - я смеюсь, конечно же, но сосед Юрка серьёзен:
- Да не понимаешь ты ничо, - он даже, кажется, слегка обижен моим замечанием, - ничо не понимаешь... Во-первых, раньше-то помнишь, какие зимы-то были?... ещё в восьмидесяты годы мороз был - то минус тридцать шесть, то минус сорок два! По такому морозу и сто метров идти не хочется!... И потом, ты-то не помнишь - а у нас тут ранше ведь при ТЭЦ-1 клуб был, там речпортовские, да с чаеразвески, да с самой ТЭЦ, да с дрожжефабрики, да ещё всякие... Место - то ещё было: то подерутся после клуба, а то и ограбят кого, или вовсе прирежут... Считай - самый центр города, а место здесь тогда было глухое и дикое, одно слово - Потеряиха! Вот бабы и договаривались, чтобы их машинист на паровозе подвёз - по тёмной-то улице боялись идти - а мы уже знаем, когда он пойдёт, слышим, как он гремит - идём и встречаем их... Вот так-то в ранешнее время здеся было! - Юрка снова подмигивает мне, - ну, чо? "Маленькую"-то поставишь?...
У Юры историй много. Составлять ему компанию и присаживаться с ним за стол мне, как-то, не по чину - но я всегда покупаю ему "маленькую", или выдаю ему денег, чтобы он сам себе купил чекушку - и слушаю, запоминаю его рассказы о "ранешней жизни" на Потеряихе. Рано или поздно, но этот глухой райончик в самом центре старого Иркутска снесут, жильцов расселят - и они, разъезжаясь в разные концы города, увезут с собой не только весь свой скарб, но и свои воспоминания, легенды и были Потеряихи. Поэтому, нужно успевать - иначе, потом этот городской фольклор исчезнет, и исчезнет навсегда.
Но больше в тот летний вечер у Юры историй, связанных со стареньким заводским паровозом, не было - поэтому, перевернём страницу: я вам о своей собственной встрече с этим реликтом расскажу.
Мы повстречались глубокой ночью. Тёмной августовской ночью, когда на улицах уже погасили фонари, а мы с моей первой женой шлялись по тёмному ночному городу под тёплым летним дождём. В те годы мы были совсем молоды, и любопытны, как полугодовалые щенки - вот и несло нас на поиск приключений, несло по ночным закоулкам родного города, несло в такие места, о которых и родители-то наши ничего не знали, хоть и прожили рядом с этими местами всю свою жизнь. Старый Центр хранил, и до сих пор ещё хранит множество тайн: мы изучили здесь все закоулки, чердаки и крыши, мы очень гордились тем, что на спор можем пройти проходными дворами от самой набережной до Еврейской улицы (той, которая сейчас носит имя террориста Ивана Бабушкина) - пройти параллельно Большому Проспекту (то есть, Карлы-Марлы), и не разу не выйти при этом на улицу, вдоль которой идём.
И вот, нас занесло на Потеряиху. Мы шли через небольшой, заросший травой пустырь, ограниченный с трёх сторон ветхими досчатыми заборами, а с четвёртой - кирпичной стеной какого-то амбара. Жена спросила:
- Ты знаешь, куда нас занесло? Это же, кажется, Деляна Хозяина!...
- Какого ещё хозяина? - спрашиваю я, - и что за деляна?
- Хозяин - это такой интересный чувак... - говорит Светка, - музыкант, фарцовщик... ты должен был о нём слышать - он несколько лет назад в Питер перебрался... Он где-то здесь неподалёку жил, а на этом пустыре он коноплю выращивал - для себя и для друзей: те, кто знал об этом, приходили и рвали...
- Ничего себе, познания у тебя! - говорю ей, - никогда не думал, что ты такими вопросами интересуешься...
- Да это не я интересуюсь, - она, похоже, немного смутилась, - это Мама Галя как-то рассказала...
- Ну, если Мама Галя, - говорю, - то это многое объясняет... Пошли дальше.
"Мамой Галей" в те годы называли некую Галю Зайцеву - хипушку и законченную наркоманку, несколько лет тусовавшуюся в Иркутске: знаменита она была ещё и тем, что идейный панк Одинокий несколько раз вылавливал Маму Галю на набережной, насильственно подстригал ей волосы, срезал фенечки - а она, похоже, получала от этого мазохистический кайф... Потом Мама Галя вернулась в родной Новосибирск, где, по слухам, резко завязала хиповать и соскочила с наркоты, и даже устроилась на какую-то не последнюю должность в какой-то ни то концерн, ни то банк. Последнее, что мне известно о ней - это то, что в конце девяностых она эмигрировала в Израиль, где и умерла несколько лет назад. От наркоты. Что ещё раз подтверждает тезис о том, что бывших наркоманов не бывает. Жалко её...
Тем временем, мы миновали таинственную делянузагадочного Хозяина, и вышли на улицу Сурикова.
- А давай свернём направо, дойдём до собора, поднимемся на колокольню, и там покурим, - говорит мне Светка, - а то, курить уже хочется, а под дождём сигареты намокнут...
- Пошли, - говорю, - посидим хоть на колокольне...
Богоявленский собор в те годы ещё не был передан епархии, в нём размещался филиал Художественного музея. А на его колокольню можно было проникнуть без труда: просто, подняться по открытой лестнице, опоясывающей колокольню с юга, на уровне второго этажа выйти на крышу, завернуть за угол этой самой колокольни, и - вот он, узкий проход на лестницу! Лестница - крутая и тоже узкая, кирпичные ступени - разной высоты, и все истёрты за триста лет подошвами сапог звонарей, поэтому подниматься нужно осторожно - иначе, и шею свернуть недолго. Но зато, поднявшись на соборную колокольню, можно любоваться панорамой Ангары, можно даже разглядеть зарево над соседним Ангарском: там местный химкомбинат сжигает какие-то ядовитые отходы, и небо подсвечено многочисленными "лисьими хвостами" - факелами на вершинах труб. И вообще, здорово сидеть ночью на колокольне!
И вот, мы идём по улице Сурикова - мы идём не по троттуару, а прямо по проезжей части, по путям узкоколейки: здесь хоть немножко, но светлее, да и луж меньше. К тому же, опасаться автомобилей в четвёртом часу ночи нет никакого смысла: даже если и выскочит на дорогу какой-нибудь полуночный водитель на своём рыдване, мы всегда успеем заметить его издалека и отойти на троттуар; там, на троттуарах, сейчас всё залито водой, сплошные лужи, да и темно из-за деревьев - какой смысл там плутать и мочить ноги? - вот мы и идём по путям узкоколейки, и два параллельных рельса, тускло белеющих в темноте, образуют, как бы, тропинку, по которой мы идём.
- Ты заметил, что становится всё темнее, и темнее? - спрашивает Светка, - вон, уже и рельсов впереди не видно... И даже "вечного огня" не видать - а он отсюда, вообще-то, должен быть виден... Смотри: мрак, как будто бы, сгустился...
Да, действительно, моя спутница права: и рельсов не видать - пропали рельсы где-то, метрах в двадцати от нас - и там, где они пропали, висит самый настоящий сгусток мрака: не видно ни створа улицы, ничего - одна сплошная чернота. Как-то, даже не по себе стало...
И вдруг из этой самой черноты раздался тяжёлый вздох: как будто, какое-то огромное живое существо вздохнуло. Вздох был тяжёлый, протяжный - не понять: может быть, печальный, а может быть, наоборот, удовлетворённый... Мы замерли на месте от ужаса - а вздох повторился, и в следующий момент мы почувствовали, как земля под нами чуть вздрогнула и загудела. А ещё в следующее мгновение послышался какой-то металлический скрежет и лязг...
- Это ПАРОВОЗ!!! - закричал я шёпотом - закричал точно так же, как когда-то, много лет назад в тётушкиной квартире, когда этот паровоз разбудил нас с мамой, - ПАРОВОЗ!!! - и скорее потащил Светку в сторону, с путей.
И в темноте он проплыл перед нами, гремя железом и вздыхая паром - кроме этих звуков не было слышно ничего; силуэт паровоза лишь угадывался в ночной темноте - разглядеть его мы, конечно же, не смогли. Мы, скорее, ощущали, что мимо нас движется нечто большое и тяжёлое, безмолвное и опасное... Ночной трудяга-паровоз тащил за собой вагоны (или это были не вагоны, а вагонетки?) - мы их не видели, но их было много, и весь состав походил - так нам казалось - на огромного чёрного подземного змея или дракона, выползшего на улицы спящего города...
Состав уже ушёл, а мы продолжали стоять - не то напуганные, не то зачарованные - лишь крепче сжимали ладошки друг друга. Ощущение чего-то нереального, таинственного и чудестного не отпускало нас. Наконец, мы вышли из оцепенения: из него нас вывел всё тот же паровоз, который зачем-то дал гудок. Звук его отразился от стен домов, и эхо смолкло где-то в окрестных дворах...
На фото: ПАРОВОЗЪ. Тот самый. Его фотографию обнаружил Андрей Бурлуцкий на сайте < и прислал мне её в своём комментарии в ФБуке - спасибо ему за это! Фотография сделана в апреле 1950 г.
Люди, которые во сне храпят, могут заработать язву желудка. Так утверждает врач и телеведущий Александр Мясников, пост размещен на канале медика в Telegram.
Сон категорически важен для здоровья — в это время организм восстанавливает энергию, ремонтирует поврежденные клетки и ткани, повышает иммунитет. При этом важно знать оптимальное время сна, уточнил врач-невролог Владимир Мартынов
Иногда гастрономические эксперименты дорого обходятся здоровью — возникают диарея, вздутие и боли в животе. Чтобы этого избежать, необходимо знать, какие продукты и напитки не сочетаются друг с другом, поясняют диетологи
Врач-эндокринолог Одинцовской областной больницы Кристина Подорожнюк рассказала о пользе шоколада и об ограничениях по его употреблению для некоторых людей
Мы используем файлы cookies для улучшения работы сайта. Оставаясь на нашем сайте, вы соглашаетесь с нашей Политикой конфиденциальности, изложенной здесь.
